[PrincessTheRipper]

07.12.2011 в 01:18

Пишет  Zincum:

Восемь жизней.
Автор: Iambang
Фэндом: DOGS [B&C]
Рейтинг: PG-13
Пейринг: образно Бадоу/Хайне
Саммари: ООС, фанонный матерящийся Нейлз
Авторские примечания: Неясно, сумбурно, неопределенно. Посвящается Хайне.


Асфальт под рукой мокрый, шершавый, и можно чувствовать его холод ладонью, его грязь и стеклянную крошку – сбитыми костяшками пальцев.
Он был удивлен только в первый раз, смотря со скрытым восхищением и рвущейся наружу завистью на то, как напарник брезгливо сплевывает собственную кровь и тут же захлебывается кашлем, как пытается отдышаться и как разминает скованные спазмами мышцы. Во второй раз во взгляде скользнула тень жалости. Это больно – получать пулю чуть ниже сердца, ломать позвоночник о тротуар, пробив оконное стекло собственной спиной и насладившись несколькими секундами полета в бесконечность – это действительно чертовски больно. Захочешь умереть – не умрешь, он не даст. Но Нейлз никогда не хотел умирать, и кто знает, может быть именно в этом заключалось их с напарником основное различие.
Бадоу не знает, чего на самом деле хочет или чего не хочет Раммштайнер. Не знает и этим вполне удовлетворен – ему хватает своих собственных желаний. А хочется на данный момент совсем немногого – шуршания обертки от пачки сигарет в руках и запаха дыма, согревающего легкие своим ядовитым теплом. И чтобы Хайне наконец открыл глаза.
Идет четвертая минута.
Когда пуля прошивает насквозь, оставляя очередной рваный шрам на спине – требуется пять минут. Когда попадает в голову, кроша кости, разрывая затылок и вместе с кровавым месивом выходя наружу – пятнадцать. Бадоу это знает, Раммштайнер умирал на его руках уже три раза. Сейчас альбинос умер не на его руках, и это уже восьмая его смерть, которую видит информатор. Это получается не нарочно – считать, сколько раз ты уже лишился напарника, но Нейлз точно знает, что в своих подсчетах он ошибиться не может.
Говорят, у кошек девять жизней. Сколько же их у собак? И Бадоу готов спорить с кем угодно, что в рай попадают далеко не все псы. Интересно, как долго еще сможет продержаться Цербер? Вернее, на сколько еще хватит тела Хайне?
Секундная стрелка описывает вокруг циферблата еще полтора круга, Раммштайнер все так же лежит в неестественной позе с перебитой артерией на шее, а информатор сидит рядом, не говоря ни слова. Ждет. Альбинос тихо хрипит и шевелит кончиками пальцев, медленно сжимает и разжимает кулак. Терпение заканчивалось не только у Цербера, но и у Нейлза.
- Вставай давай, - на прикосновение Хайне отвечает озлобленным стоном, но не вырывается, когда его поднимают и прислоняют спиной к стене. Так приходить в себя намного легче.
Если открыть глаза – грязно-рыжее пятно плавает туда и обратно, шевелится и дергается. Если прислушаться – кроме непонятного шипения, будто где-то в голове сломался много лет исправно работающий телевизор, можно различить далекие отголоски речи. Альбинос и так знает, кто это, вот только никак не поймет, что информатор от него хочет и что говорит, хотя Бадоу находится ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Восприятие реальности понемногу проясняется, возвращая четкие очертания предметам и запахи, звук по-прежнему отключен.
- Эй, ты цел? Или помер уже?
Нейлз прижимается своим лбом к его, что-то тихо говорит, не отводя взгляда от его левого плеча. Усмехается, бесцельно чиркает зажигалкой, и Раммштайнер с трудом читает по губам «уже восьмой». К горлу подступает приступ кашля, и Хайне отстраняется, вжимаясь еще сильнее в грязную стену, смотрит, как напарник поднимается с колен и встает в метре от него, прикуривает. Молчаливое ожидание затягивается. Неясно, что именно хочет сейчас увидеть информатор, о чем он думает, но такой взгляд Хайне уже знаком. Плевать. На Бадоу, на его чертовы сигареты, на запекшуюся кровь на шее, на все плевать, с этим можно разобраться и позже.
***
Бадоу укладывается на скамью и подкладывает под голову скрещенные руки. Вид у него довольный и замученный одновременно. Наверное, именно так выглядит человек, который улыбается совершенно каждому, бросая вызов действительности. «Смотрите, у меня все просто отлично!» - кричит эта улыбка, «оставьте меня в покое, я не хочу никого видеть», - говорят эти глаза. В такие моменты Нейлз напоминает уставшего мечтателя-оптимиста, Хайне не знает, с кем его еще можно сравнить, но прочно уверен в том, что информатор ни о чем не мечтает уже давно.
Такой Бадоу Раммштайнеру решительно не нравится. Псу внутри не нравится тоже – он скалится, обнажая перепачканные кровью клыки, подталкивает ближе к сознанию мысль о том, что было бы неплохо что-то сделать с его напарником, ради веселья, от избытка свободного времени, недостатка адреналина – да по какой угодно причине. Что-нибудь, чтобы информатор снова превратился в человека, готового без промедления выпустить свинцовую очередь по движущейся мишени, готового рискнуть всем ради какой-то мелочи.
- Когда в следующий раз выбираемся на прогулку? - Нейлз лениво тянет слова, и они тягучим, словно карамель, эхом уходят куда-то под своды церкви.
- Посмотрим.
Иногда Хайне думает, что знает слишком много.
Зачастую он в этом уверен, и эта уверенность не прибавляет ни грамма спокойствия.
Около двух раз в месяц он ловит себя на мысли, что без него жить было бы гораздо приятнее.
Восемь раз он был готов с ним распрощаться, но каждый раз, открывая глаза, видел перед собой эту рыжую шевелюру, насквозь пропахшую дымом.
Но что-то все равно было не так.
Сигареты.
Раммшатнеру кажется, что пачка сигарет в кармане информатора – извечная память его брату, хотя Хайне не знает, курил ли тот или нет. Не знает или же просто не хочет помнить. И поведение Нейлза – это тоже память Дейву. Это раздражает.
Материализовавшийся из темноты Эрнест больше походит на тень, чем на церковного служителя – он с немым укором смотрит на струйку дыма, тянущуюся вверх от кончика тлеющей сигареты Бадоу, кивает Раммштайнеру и так же молча удаляется, забирая с собой ту последнюю часть спокойствия, что оставалась у напарников. Остановившись возле двери, священник бросает через плечо лишь единственную фразу – «Иной раз забвение – это как дар божий. Иной раз лучше забыть, чем помнить».
- Как ты думаешь, что папаша хотел этим сказать, а? – Бадоу приподнимается на локте и разминает шею, вытряхивает из пачки новую сигарету, затушив предыдущую о лакированную скамью. – Что?
Хайне молчит. Он в последнее время слишком часто молчит, всячески игнорируя подначки и расспросы напарника. Нейлз же делает вид, что ему все равно, но продолжает попытки вывести его на разговор с завидным упорством.
- Ничего.
Коротко, просто, логично.
Отвяжись.
Уйди.
Скройся.
Но Бадоу не останавливается, изливая наружу поток своих рассуждений, что-то увлеченно рассказывает, смеется, но Хайне не слушает, не хочет слушать.
- … И я решил, что когда-нибудь брошу курить ради него. Эй, Раммштайнер, а ты представляешь себе некурящего меня? – информатор глухо хохотнул и швырнул пустую смятую пачку под скамью.
Иногда Хайне думает, что знает слишком много.
Зачастую он в этом уверен, и эта уверенность не прибавляет ни грамма спокойствия.
Около двух раз в месяц он ловит себя на мысли, что без него жить было бы гораздо приятнее.
- Я не твой брат, ты помнишь?
Напарник открывает было рот, желая высказать собеседнику все то, что он о нем думает, все то, что наболело, но прикрывает глаза и делает глубокий вдох.
- Ты меня вообще слушаешь, хоть иногда? Эрнест действительно был прав. И да, Хайне, я не знаю, о чем ты думаешь, но скажу, что думаю сам – незаменимых людей не бывает. А то, что ты пытаешься вспомнить, не имеет никакой ценности, нужно искать новый способ достичь своей цели. И идем уже отсюда, таким, как мы, не место в церкви.
***

Как Нейлз умудрился прожить до двадцати одного с небольшим – это вопрос, над которым стоит подумать, причем подумать долго, принять во внимание тот факт, что Бадоу оказывается в совершенно безвыходных ситуациях не реже трех раз в неделю. Примерно столько же раз за семь дней к его голове приставляют дуло пистолета, но. Он до сих пор жив: продолжает лезть на рожон, щелкает своим фотоаппаратом и курит. Если Нейлз умирает – последние секунды он будет думать, что не успел покурить перед смертью, значит, жизнь прошла зря. Если жизнь прошла зря, значит, что это не его, информатора, жизнь. Наверное, за счет этого он и выбирается. Ничего не меняется, повторяясь вновь. Все происходящее напоминает замкнутый круг, а до того, что этот самый круг сужается с каждым шагом, Бадоу совершенно нет дела. Он всегда возвращается, всегда.
Хайне понимает, что вот он – критический момент. Тот самый, когда сфера сжимается в маленькую точку, когда раздается удивленное «оу» напарника, и тот оседает на землю с полубезумной улыбкой, перед тем, как опуститься полностью, успевая спустить оставшийся магазин и избавить Раммштайнера от четырех мишеней из видимых девяти.
Нам некуда дальше падать, Бадоу, во всех смыслах этого слова. Сейчас мы на самом дне и я не представляю, как можно отсюда выкарабкаться.
- Спокойной ночи, сукины дети, - он с трудом выплевывает слова и переводит взгляд на Хайне. – Чего стоишь, вали отсюда! Дело еще не закончено, - Нейлз прислоняется к лестничной перилле, ища спиной хоть какую-то опору, хрипло дышит, дрожащими руками достает сигарету из кармана и с трудом прикуривает. – Вали, твою мать!
И Раммштайнер напряженно кивает и уходит, потому что так надо, уходит и думает, что если у них никогда не было нормальной жизни, нужно обеспечить напарнику хотя бы человеческие похороны. Это все же лучше, чем ничего. Когда Хайне сворачивает за угол, цепляясь за поручни, ему кажется, что он слышит шелестящий звук падающего пепла.
***
«Я покажу тебе и всем из подземелья, что такое настоящий ад. Конец вам, товарищи»
Раммштайнер, сам того не понимая, озвучивает последнюю часть своей мысли вслух, чем обращает на себя пристальный взгляд Эрнеста. Как обычно, тот лишь кивает и возвращается к чтению книги – в последнее время в церкви практически никто не разговаривает, здесь просто не хочется о чем-то говорить, пропадает все желание, стоит только взглянуть на высокие витражи и пройти несколько шагов по мраморному полу. Священник вновь чему-то кивает, поднимается со скамьи и уходит, за ним семенит и Нилл, то и дело с беспокойством оглядываясь на Хайне.
Чего-то не хватало.
Чересчур много света, кислорода, тишины.
Слишком непривычно.
Иногда Хайне думает, что знает слишком много.
Зачастую он в этом уверен, и эта уверенность не прибавляет ни грамма спокойствия.
Около двух раз в месяц он ловит себя на мысли, что без него жить было бы гораздо приятнее. Однако прошла почти неделя, но не было ощущения даже мнимого спокойствия, и больше всего напряжения обеспечивает тот факт, что тела напарника Раммштайнер так и не отыскал.
Но Бадоу всегда возвращается.
Шестой день подходит к концу.
- Эй, Хайне! Есть закурить? - знакомый голос за спиной первым нарушает негласное правило о запрете разговоров в этом месте. – Эй-эй-эй, ты чего таращишься на меня, как на привидение? – брови Нейлза недоуменно ползут вверх, когда он сам с размаху перепрыгивает через спинку скамьи и садится напротив, морщась от боли.
- Ты когда-нибудь научишься приходить вовремя? От тебя совершенно никакой пользы, - Хайне откидывает голову назад и смотрит под потолок, чуть заметно улыбаясь. Бадоу делает вид, что ничего не замечает, что ничего и не случалось вовсе. Это все тот же Бадоу, пусть сильно помятый, уставший и перетянутый бинтами, болезненно-бледный, но это он.
- Знаешь, чего? Эрнест обмолвился, что ты по-прежнему не можешь найти Джованни, так? Не время опускать руки! Люди часто сходят с дистанции в шаге до победы, – он выпускает струйку дыма напарнику в лицо, легко толкает его кулаком в плечо в знак поддержки. – По крайней мере, не сейчас, Хайне.